Люблю поэзию.

[doctrine]

Такие жестокие эти мужчины!
У них как всегда наготове причины
Уехать, уплыть или просто уйти.
Работа, друзья, домино у подъезда,
По «ящику» снова трансляция Съезда –
На женщину времени им не найти.

Скажите, за что мы тогда их так любим –
Лелеем, ласкаем, целуем, голубим,
Стираем, готовим, рожаем детей?
А дети растут, как трава на газоне,
С папашей общаясь один раз в сезоне.
Да весь разговор про футбол и хоккей.

Да, прав был Некрасов, нелегкая доля
У женщины – дети, корова да поле.
У мужа полегче – вино да гармонь.
Есть женщины в русских селеньях недаром –
Коня на скаку остановят ударом
И в избу войдут, несмотря на огонь.

Пожалуй, пора в феминистки податься.
Вот где настоящее женское братство.
«Свобода и равенство» - вот их девиз.
Никто не смеется над модным журналом,
Над страстью к котам и пустым сериалам,
Никто не ругает за глупый каприз.

Мужья говорят, что их жены – мегеры,
Но мы-то уж знаем – рабам на галерах
И то веселее и легче жилось.
Но… сильные руки, родная щетина…
Ах, что с нами делают эти мужчины?!
Забыты и гордость, и ревность, и злость.

[doctrine]

*Душа и Сало*

Кусок копчёной колбасы
Заменит "Сагу о Форсайтах".
Бросаю душу на весы,
Ищу провизию на сайтах.

И, заморивши червячка,
Что гложет поедом желудок,
Пойму теперь наверняка -
Шмат сала победит рассудок!

Нина Хмельницкая.

[doctrine]

*Иронично-оптимистичное*

От пессимизма мало толку-
все так и тянет на карниз.
И потому я установку
даю себе на оптимизм.

С ним все покажется прекрасным,
на то весь он и оптимизм.
И день ненастный станет ясным,
и восхитительною - жизнь.

И даже пусть за дурачину
мнея сочтут, я не боюсь.
Найду для радости причину
и от души повеселюсь.

Без сожалений и сомнений
заброшу в дальний угол грусть,
от депрессивных настроений
удачной шуткой отобьюсь.

Пусть мне тврдят, что жизнь не сахар
и не веселый анекдот,
я буду жить как божья плаха
и улыбаться во вест рот.

И верить в то, что непременно,
когда-нибудь да повезёт,
и не испортит настроение
опять какой-то идиот!

спасибо Ольге Сусловой, чудесные стихи!

[one_more_year_here]

Я видел вчера новый фильм,
Я вышел из зала таким же, как раньше;
Я знаю уют вагонов метро,
Когда известны законы движенья;
И я читал несколько книг,
Я знаю радость печатного слова,
Но сделай шаг - и ты вступишь в игру,
В которой нет правил.

Нет времени ждать,
Едва ли есть кто-то, кто поможет нам в этом;
Подай мне знак,
Когда ты будешь знать, что выхода нет;
Структура тепла,
Еще один символ - не больше, чем выстрел,
Но, слышишь меня: у нас есть шанс,
В котором нет правил.
Время Луны - это время Луны;
У нас есть шанс, у нас есть шанс,
В котором нет правил.

[one_more_year_here]

Well, the doctor comes around with his face all bright
And he says, "In a little while you'll be all right!"
Well, all he gives is a humbug pill
Dose of dope and a great big bill
Tell me, how can a poor man stand such times and live ?
Tell me, how can a poor man stand such times and live ?

I remember a time when every thing was cheap
Now prices nearly puts a man to sleep
Well, when we get our grocery bill
We feel like making our will
Tell me, how can a poor man stand such times and live ?
Tell me, how can a poor man stand such times and live ?

Most preachers, well, they preach for gold and not for soul
Well, that's what keeps us poor folks always in a hole
Now, we can hardly get our breath
Taxed and schooled and preached to death
Tell me, how can a poor man stand such times and live ?
Tell me, how can a poor man stand such times and live ?

[one_more_year_here]

У тебя глаза как нож:
Если прямо ты взглянешь,
Я забываю, кто я есть и где мой дом.
А если косо ты взглянешь -
Как по сердцу полоснешь
Ты холодным острым серым тесаком.

Я здоров, к чему скрывать!
Я пятаки могу ломать,
Я недавно головой быка убил.
Но с тобой жизнь коротать -
Не подковы разгибать,
А прибить тебя морально - нету сил!

Вспомни, было ль хоть разок,
Чтоб я из дому убег?
Ну когда же надоест тебе гулять?
С грабежу я прихожу,
Язык за спину заложу
И бежу тебя по городу шукать.

Я все ноги исходил,
Лисапет себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была.
Но налетел на самосвал,
К Склифосовскому попал,
Навестить меня ты даже не пришла.

И хирург, седой старик, -
Он весь обмяк и как-то сник, -
Он шесть суток мою рану зашивал.
А как кончился наркоз,
Стало больно мне до слез:
Для кого ж я своей жизнью рисковал?

Ты не радуйся, змея,
Скоро выпишут меня!
Отомщу тебе тогда без всяких схем.
Я те точно говорю:
Остру бритву навострю
И обрею тебя наголо совсем.

[olgar]

То рыдает, то хохочет,
То на кухню к нам тайком
Просочиться ветер хочет,
Притворяясь сквозняком.
Снег упал на всю округу,
За окном темным-темно.
Мы, не глядя друг на друга,
Пьем шипучее вино.
А вина-то - кот наплакал,
А цена-то дорога :
Наши вечные заплаты,
Наши дикие бега,
Наши дети, наша ругань,-
Это было так давно...
Мы, не глядя друг на друга,
Пьем шипучее вино.
О взаимных наших болях
Рассуждаем мы шутя.
А во мраке что-то воет,
Что-то плачет, как дитя,-
То ли время, то ли вьюга...
Впрочем, это все одно,
Ведь со мной моя подруга
И шипучее вино.
Г. Васильев

[olgar]

Маяковский
Смотрю:
вот это —
тропики.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд
прет торопкий
сквозь пальмы,
сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники.
Аж сам
не веришь факту:
из всей бузы и вара
встает
растенье — кактус
трубой от самовара.
А птички в этой печке
красивей всякой меры.
По смыслу —
воробейчики,
а видом —
шантеклеры.
Но прежде чем
осмыслил лес
и бред,
и жар,
и день я —
и день,
и лес исчез
без вечера
и без
предупрежденья.
Где горизонта борозда?!
Все линии
потеряны.
Скажи,
которая звезда
и где
глаза пантерины?
Не счел бы
лучший казначей
звезды
тропических ночей,
настолько
ночи августа
звездой набиты
нагусто.
Смотрю:
ни зги, ни тропки.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд прет
сквозь тропики,
сквозь запахи
банановые.

[olgar]

Юбилейное

Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку!
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Будто бы вода —
давайте
мчать, болтая,
Будто бы весна —
свободно
и раскованно!
В небе вон
луна
такая молодая,
что ее
без спутников
и выпускать рискованно.
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката,—
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Только
жабры рифм
топырит учащенно
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Вред — мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную нуду.
Но бывает —
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой.
Например
вот это —
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах,
Навуходоносором
библейцем —
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
знаю
способ старый
в горе
дуть винище,
но смотрите —
из
выплывают
Red и White Star'ы
с ворохом
разнообразных виз.
Мне приятно с вами,—
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга?..
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
— Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.—
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии —
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь —
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить —
и с тремя.
Говорят —
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous...
чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам —
говорят —
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот —
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
Между нами
— вот беда —
позатесался Надсон.
Мы попросим,
чтоб его
куда-нибудь
на Ща!
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши,—
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания —
пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
за вас
полсотни отдав.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Кириллов,
Родов —
кар он
однаробразный пейзаж!
Ну Есенин.
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь..
но это ведь из хора!
Балалаечник!

Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так...
ничего...
морковный кофе.
Правда,
есть
у нас
Асеев
Колька.
Этот может.
Хватка у него
моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья.
Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
— вот так-то, мол,
и так-то...
Вы б смогли —
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья —
штык
да зубья вил,—
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
— Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается —
с Державиным...—
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года?—
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести...
пулею сражен...
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по
чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!

[one_more_year_here]

Для чужого нет места в твоем раю,
А свои продолжают тебя предавать,
А ты выходишь вперед: - я вам спою,
А гортань как продавленная кровать.
Дело дрянь…

Душу в кровь изодрав, напоказ или впрямь?
Для других ты пророк, а свои вразброд.
А может быть глуп народ, а может сам ты – тварь.
Ты им про рай да про ад, а только дело-то дрянь.
Дело дрянь…

Дело дрянь оттого, что один на всех черств и пресен твой хлеб,
И слова, что скрипят на зубах как песок, легче выплюнуть, чем проглотить
Дело дрянь оттого, что таланта нет, а это главный грех.
Если замысел ясен и смысл высок, но сначала ты должен мстить.
Дело дрянь…

Один против всех, если не все твое.
«Так!» - услужливо на ухо шепчет проворный бес.
Договор наготове, а капля крови – это один надрез,
И в мире истины нет, и каждая мысль – вранье.
Дело дрянь…

И один на один с целым миром заносишь меч,
И никто не посмеет остановить эту сталь,
И вершится твой суд, но станет кому-то жаль
Этой боли, упавшей на землю с сутулых плеч.
Дело дрянь…

[olgar]

Уффф, вчерашний день в КЛ выдался на редкость бурный. Накачавшись с позднего утречка кофе, народонаселение буквально не знало, куда ему рвануться: то ли слушать стихи Маяковского, то ли на Рублёвка Пати , то ли на экспатские сборы, а потом ещё, как оказалось, плакаты надо рисовать. Во всей этой суете мы забыли про Евтушенко. Дяденьке вчера, ни больше ни меньше, 80 стукнуло! Не сказать, что люблю его особо, но уж чтобы никому не обидно.
Я так завидовал всегда
всем тем,
кто пишет непонятно
и чьи стихи, как полупятна
из полудыма-полульда.
Я формалистов обожал,
глаза восторженно таращил,
а сам трусливо избежал
абракадабр
и тарабарщин.
Я лез из кожи вон
в борьбе
со здравым смыслом, как воитель,
но сумасшедшинки в себе
я с тайным ужасом не видел.
Мне было стыдно.
Я с трудом
над сумасшедшинкою бился.
Единственно,
чего добился, -
вся жизнь -
как сумасшедший дом.
И я себя, как пыткой, мучил -
ну в чём же я недоборщил
и ничего не отчубучил
такого,
словно: «дыр... бул... щир...»?
О, непонятные поэты!
Единственнейшие предметы
белейшей зависти моей...
Я -
из понятнейших червей.
Ничья узда вам не страшна,
вас в мысль никто не засупонил,
и чье-то:
«Ничего не понял...» -
вам слаще мирра и вина.
Творцы блаженных непонятиц,
поверх сегодняшних минут
живите,
верой наполняясь,
что вас когда-нибудь поймут.
Счастливцы!
Страшно, между тем,
быть понятым, но так превратно,
всю жизнь писать совсем понятно,
уйдя непонятым совсем...

[olgar]

Проклятье века - это спешка,
и человек, стирая пот,
по жизни мечется, как пешка,
попав затравленно в цейтнот.

Поспешно пьют, поспешно любят,
и опускается душа.
Поспешно бьют, поспешно губят,
а после каются, спеша.

Но ты хотя б однажды в мире,
когда он спит или кипит,
остановись, как лошадь в мыле,
почуяв пропасть у копыт.

Остановись на полдороге,
доверься небу, как судье,
подумай - если не о боге -
хотя бы просто о себе.

Под шелест листьев обветшалых,
под паровозный хриплый крик
пойми; забегавшийся - жалок,
остановившийся - велик.

Пыль суеты сует сметая,
ты вспомни вечность наконец,
и нерешительность святая
вольётся в ноги, как свинец.

Есть в нерешительности сила,
когда по ложному пути
вперёд на ложные светила
ты не решаешься идти.

Топча, как листья, чьи-то лица,
остановись! Ты слеп, как Вий.
И самый шанс остановиться
безумством спешки не убий.

Когда шагаешь к цели бойко,
как по ступеням, по телам,
остановись, забывший бога, -
ты по себе шагаешь сам!

Когда тебя толкает злоба
к забвенью собственной души,
К бесчестью выстрела и слова,
не поспеши, не соверши!

Остановись, идя вслепую,
о население Земли!
Замри, летя из кольта, пуля,
И, бомба в воздухе, замри!

О Человек, чьё имя свято,
подняв глаза с молитвой ввысь,
среди распада и разврата
остановись, остановись!

Ну всё, долг выполнен, рабочая неделя закончилась. Предадимся красоте и покою.

[olgar]

Ой, а у нашего Арзыгулькина сегодня тоже День Варенья, оказывается. И хоть бы сказала. Примите подарочек.


Pretty women wonder where my secret lies.
I'm not cute or built to suit a fashion model's size
But when I start to tell them,
They think I'm telling lies.
I say,
It's in the reach of my arms
The span of my hips,
The stride of my step,
The curl of my lips.
I'm a woman
Phenomenally.
Phenomenal woman,
That's me.

I walk into a room
Just as cool as you please,
And to a man,
The fellows stand or
Fall down on their knees.
Then they swarm around me,
A hive of honey bees.
I say,
It's the fire in my eyes,
And the flash of my teeth,
The swing in my waist,
And the joy in my feet.
I'm a woman
Phenomenally.
Phenomenal woman,
That's me.

Men themselves have wondered
What they see in me.
They try so much
But they can't touch
My inner mystery.
When I try to show them
They say they still can't see.
I say,
It's in the arch of my back,
The sun of my smile,
The ride of my breasts,
The grace of my style.
I'm a woman

Phenomenally.
Phenomenal woman,
That's me.

Now you understand
Just why my head's not bowed.
I don't shout or jump about
Or have to talk real loud.
When you see me passing
It ought to make you proud.
I say,
It's in the click of my heels,
The bend of my hair,
the palm of my hand,
The need of my care,
'Cause I'm a woman
Phenomenally.
Phenomenal woman,
That's me.
Maya Angelou

[one_more_year_here]

"Когда корабли Седьмого американского флота пришвартовались к станции Петушки, партийных девиц там не было, но если комсомолок назыть партийными, то каждая третья из них была блондинкой. По отбытии кораблей Седьмого американского флота обнаружилось следующее: каждая третья комсомолка была изнасилована, каждая четвертая изнасилованная оказалась комсомолкой, каждая пятая изнасилованная комсомолка оказалась блондинкой; каждая девятая изнасилованная блондинка оказалась комсомолкой. Если всех девиц в Петушках 428 - определи, сколько среди них осталось нетронутых беспартийных брюнеток?"

Поэма Москва-Петушки

[olgar]

Мне всегда был чужд постмодернизм как философия. Однако я не склонна подозревать своего любимого дядю Дэйвида в плагиате... Остаётся постмодернизм с присущей ему иронией. Два притопа, три прихлопа.
I can see it in your eyes
Shine
What I know in my heart is true
That our love it has faded
Like the summer run through
So we'll walk down the shoreline
One last time together
Feel the wind blow our wanderin' hearts
Like a feather
But who knows what's waiting
In the wings of time
Dry your eyes
We gotta go where we can shine

Don't be hiding in sorrow
Or clinging to the past
With your beauty so precious
And the season so fast
No matter how cold the horizon appear
Or how far the first night
When I held you near
You gotta rise from these ashes
Like a bird of flame
Step out of the shadow
We've gotta go where we can shine

For all that we struggle
For all we pretend
It don't come down to nothing
Except love in the end
And ours is a road
That is strewn with goodbyes
But as it unfolds
As it all unwinds
Remember your soul is the one thing
You can't compromise
Take my hand
We're gonna go where we can shine
We're gonna go where we can shine
We're gonna go where we can shine

(and look, and look)
Through the windows of midnight
Moonfoam and silver
by David Gray

[olgar]

Ephemera
W.B. Yeats

'Your eyes that once were never weary of mine
Are bowed in sorrow under pendulous lids,
Because our love is waning.'
And then she:
'Although our love is waning, let us stand
By the long border of the lake once more,
Together in that hour of gentleness
When the poor tired child, Passion, falls asleep:
How far away the stars seem, and how far
Is our first kiss, and ah, how old my heart!'

Pensive they paced along the faded leaves,
While slowly he whose hand held hers replied:
'Passion has often worn our wandering hearts.'

The woods were round them, and the yellow leaves
Fell like faint meteors in the gloom, and once
A rabbit old and lame limped down the path;
Autumn was over him: and now they stood
On the lone border of the lake once more:
Turning, he saw that she had thrust dead leaves
Gathered in silence, dewy as her eyes,
In bosom and hair.
'Ah, do not mourn,' he said,
'That we are tired, for other loves await us;
Hate on and love through unrepining hours.
Before us lies eternity; our souls
Are love, and a continual farewell.'

[one_more_year_here]

"Лорд Чемберлен, премьер Британской империи, выходя из ресторана станции Петушки, поскользнулся на чьей-то блевотине - и в падении опрокинул соседний столик. На столике до падения было: два пирожных по 35 коп., две порции бефстроганова по 73 коп. каждая, две порции вымени по 39 коп. и два графина с хересом, по 800 грамм каждый. Все черепки остались целы. Все блюда пришли в негодность. А с хересом получилось так: один графин не разбился, но из него все до капельки вытекло; другой графин разбился вдребезги, но из него не вытекло ни капли. Если учесть, что стоимость пустого графина в шесть раз больше порции вымени, а цену хереса знает каждый ребенок, - узнай, какой счет был предъявлен лорду Чемберлену, премьеру Британской империи, в ресторане Курского вокзала?"

Поэма Москва-Петушки

[one_more_year_here]

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

[olgar]

Один кюре, слуга усердный Бога,
Известный благочестием своим,
Решил купить французского бульдога.
Откладывая каждый день сантим,
К страстной неделе накопил он сумму,
Которая позволила кюре
Приобрести породистую суку.
Он сколотил ей будку во дворе,
Купил ошейник из мягчайшей кожи
И красоты нездешней поводок.
О, если б знал он, милостивый Боже,
Какую шутку с ним сыграет рок!
Раз в воскресенье, отслуживши мессу,
Узрел кюре, придя к себе домой,
Что тварь, поддавшись наущенью беса,
Кусок стащила мяса. "Боже мой!"
- Вскричал святой отец и в гневе диком,
Забыв когда-то данный им обет,
Весь почернел и с искаженным ликом
Сорвал висящий на стене мушкет.
И грянул выстрел по законам драмы,
А вечером, когда взошла звезда,
Он во дворе киркою вырыл яму
И опустил собачий труп туда.
Смахнув слезу и глянув исподлобья
На дело обагренных кровью рук,
Соорудил он скромное надгробье
И незабудки посадил вокруг.
Потом кюре передохнул немного
И высек на надгробье долотом:
"Один кюре, слуга усердный Бога..."
А дальше все, что с ним стряслось потом.

Перевод с русского сперва на французский,
а потом обратно на русский.
Игорь Иртеньев

[olgar]

The Crooked Man.

There was a crooked man,
And he walked a crooked mile,
He found a crooked sixpence
Against a crooked stile;
He bought a crooked cat,
Which caught a crooked mouse,
And they all lived together
In little crooked house.



пер. С.Маршака

Жил-был человечек кривой на мосту.
Прошел он однажды кривую версту.
И вдруг на пути меж камней мостовой
Нашел потускневший полтинник кривой.
Купил за полтинник кривую он кошку,
А кошка кривую нашла ему мышку.
И так они жили втроем понемножку,
Покуда не рухнул кривой их домишко.




пер. К. Чуковского


Жил на свете человек,
Скрюченные ножки,
И гулял он целый век
По скрюченной дорожке.

А за скрюченной рекой
В скрюченном домишке
Жили летом и зимой
Скрюченные мышки.

И стояли у ворот
Скрюченные ёлки,
Там гуляли без забот
Скрюченные волки.

И была у них одна
Скрюченная кошка,
И мяукала она.
Сидя у окошка.

А за скрюченным мостом
Скрюченная баба
По болоту босиком
Прыгала, как жаба.

И была в руке у ней
Скрюченная палка,
И летела вслед за ней
Скрюченная галка.

[olgar]

Эх-хе-хе... мОзги клинит... Что бы, что ли, такого сьесть или выпить? Или посмотреть детективу и спать?
Англии жаль! Половина ее населенья
Истреблена в детективах. Приятное чтенье!
Что ни роман, то убийство — одно ли, два.
В Лондоне страшно. В провинции тоже спасенья
Нет: перепачканы кровью цветы и трава.

Кофе не пейте: в нем ложечкой яд размешали.
Чай? Откажитесь от чая или за окно
Выплесните, только так, чтобы не увидали.
И, разумеется, очень опасно вино.

Лучше всего поменять незаметно бокалы,
Пить из чужого, подсунув хозяину свой.
Очень опасны прогулки вдоль берега, скалы;
Лестницы бойтесь, стоящей в саду, приставной.

Благотворительных ярмарок с пони и тиром,
Старого парка в его заповедной красе.
Может быть, все это связано как-то с Шекспиром?
В “Гамлете” все перебиты, отравлены все.
А. Кушнер

[olgar]

Кончался век, XX век,
Мело, мело во все пределы,
Что характерно, падал снег,
Причем, что интересно, белый.

Среди заснеженных равнин,
Как клякса на листке тетради,
Чернел какой-то гражданин,
Включенный в текст лишь рифмы ради.

Он был беспомощен и мал
На фоне мощного пейзажа,
Как он на фон его попал,
Я сам не представляю даже.

Простой советский имярек,
Каких в стране у нас немало.
Увы, забвению обрек
Мой мозг его инициалы.

Лишенный плоти аноним,
Больной фантазии причуда,
Диктатом авторским гоним,
Брел в никуда из ниоткуда.

Вот так и мы — бредем, бредем,
А после — раз — и умираем,
Ловя бесстрастный окоем
Сознанья гаснущего краем.

И тот, кто вознесен над всеми,
И отмеряет наше время,
На этом месте ставит крест
И за другой садится текст.

[olgar]

Закажу натюрморт, чтоб глядел на меня со стены,
чтобы радовал глаз, чтобы свет появился в квартире.
Нарисуй мне, художник, четыреста грамм ветчины,
малосольных огурчиков нежинских штуки четыре,
пол-буханки ржаного, салатик, тарелку борща –
а в тарелке мосол и сметаны столовая ложка,
двух цыплят-табака, чтоб взывали ко мне, трепеща,
молодой чесночок посреди отварного горошка,
а на третье – компот. Постарайся – не очень густой.
Можно фруктов немного, клубники, бананов – и баста.
А останутся краски – ты где-нибудь сбоку пристрой
незабвенный стаканчик примерно на грамм полтораста.
И тогда я скажу – ты художник, а не дилетант,
и причислю тебя к золотому безлюдному фонду!
Просто страшно подумать, на что ты угробил талант,
ни цыплят, ни борща – малевал, понимаешь, Джоконду…

Наум Сагаловский

[olgar]

О том же.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарaстет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал...

[olgar]

Галечке от Олечки.

Brilliant, this day – a young virtuoso of a day.
Morning shadow cut by sharpest scissors,
deft hands. And every prodigy of green –
whether it's ferns or lichens or needles
or impatient points of buds on spindly bushes –
greener than ever before. And the way the conifers
hold new cones to the light for the blessing,
a festive right, and sing the oceanic chant the wind
transcribes for them!
A day that shines in the cold
like a first-prize brass band swinging along
the street
of a coal-dusty village, wholly at odds
with the claims of reasonable gloom.
Denise Levertov